После того как я однажды посетил деревеньку Рвеницы, затерянную среди лесов и болот Калининской области, меня стало тянуть туда постоянно. Совсем недалеко от Москвы, а места глухие и в охотничьем отношении превосходны. Поздно вечером сядешь в поезд на Москву, заснешь, а наутро, не успеешь и дороги почувствовать, как разбудит голос проводника.

— Вышний Волочек! — выкрикивает он, проходя по вагону и всматриваясь в сонные лица пассажиров, как будто на них написаны станции, куда они едут. — Кто до Вышнего Волочка?

Впопыхах выскочишь на платформу и спросонья никак не сообразишь, что же дальше делать? До Рвениц не так уж далеко. Есть попутная подвода — на ней доедешь, нет — пешком 12 километров отшагаешь и кроме удовольствия ничего не получишь. Дорога идет сквозь старый сосновый лес и только у самых Рвениц вдруг вырывается на широкий простор лугов и полей, среди которых на берегу речки и стоит деревенька. Совершаешь этот переход ранней весной — над головой беспрерывно поет лесной жаворонок, юла, чуфыкают и бормочут по сторонам тетерева, иногда на болоте громко закричит белая куропатка. Осенью идешь — обязательно подымаешь с дороги выводок глухарят или тетеревят. Но это только преддверие охотничьего рая; за Рвеницами в болотах, лесах и на озерах еще совсем недавно дичи встречалось очень много, и не только пернатой, но и зверя. Попадались иногда медведь, выдра и очень часто косули. Охота на косуль, правда, запрещена, но зато вволю косуль посмотришь и наслушаешься их рявканья.

Однажды запутался я в лесу — никак не мог к Рвеницам выбраться, а уж вечер. Ходил я по лесу, ходил, но выйти к речке мне так и не удалось, хотя и хорошо знал ее направление. Махнул рукой и решил переночевать в глухом ельнике. Погода стояла ясная, теплая. Я развел костер, испек в золе крякового селезня и, лежа на еловом лапнике и глядя на костер, сначала поужинал, а затем предался отдыху. Ночь выдалась и без того темная, а привыкнув к яркому свету костра, я не видел даже елей, окружавших мой лагерь со всех сторон. Впрочем, это и не имело никакого значения, все равно надо было ложиться спать.

Только примостился я у костра, укрылся курткой, дремать стал, вдруг слышу — козел рявкнул. Кто не слышал, как косуля рявкает? Заслышав голос в ночное время, никогда не поверишь, что красивое и грациозное животное может издавать такие мощные звуки. Рявкнет косуля, и дикий звериный крик широко разнесется по дремлющему, молчаливому лесу, проникнет в самые глухие трущобы, далеко откликнется эхом.

Минуты две прошло, как закричала первая косуля, и в ответ ей со всех сторон зарявкали звери, весь лес заполнился их голо сами. Потом сразу все замолчали, затих лес — только в ушах продолжало звенеть. Тут я и понял, что под Рвеницами косуль очень много, и если этого осторожного зверя встречаешь не так уж часто, то прежде всего по своей вине. Нет для человека в лесу ничего страшного, вот он, не боясь, и ломится, как медведь, сквозь лесную чащу. То ветку зацепит, то ступит на сухой сучок, и тот на весь лес под ногой хрустнет. Конечно, при этом все лесные обитатели спешат убраться от беспокойного пришельца. О косулях я начал не случайно. Был у меня один замечательный случай, связанный с косулями; о нем я и хочу рассказать.

Как-то приехал я в Рвеницы в самом начале августа, к открытию осенней охоты, и по старой привычке поселился у одной знакомой семьи, где всегда останавливался. Целые дни брожу по лесу, по болотам, иногда поеду на лодке за утками, а вечером после ужина заберусь на сеновал и до зари сплю как убитый на душистом сене. Для меня такая жизнь — лучший отдых, никакого курорта не надо.

Однажды неподалеку от деревеньки нашел я выводок глухарей, но глухарята оказались маленькими, и я, хорошо заметив это место, до поры до времени решил их не тревожить. Хотелось добыть несколько подросших глухарят, мне нужны были шкурки молодых петушков со сменяющимся оперением. Для этой цели найденный выводок был вполне подходящ. Хотя иной раз я и сталкивался с охотниками, но у меня была уверенность, что этих глухарят не найдут другие — уж очень глухое и труднодоступное было место. На много километров вокруг тянулось унылое моховое болото, заросшее корявым, угнетенным, но густым сосняком. Страшное однообразие и почти полное отсутствие дичи заставляли прежде меня, да и других охотников, обходить это место. Час идешь по болоту, проваливаясь по колено в мох и в воду, а впечатление такое, как будто на одном месте топчешься. Любой клочок леса как две капли воды похож на другой. И вот среди этого Убийственного однообразия возвышалась узкая небольшая грива. Под Вышним Волочком такие гривы обычно называют рёлками.

Грива начиналась неподалеку от речки и неширокой полосой уходила в глубь болота, наверное, метров на семьдесят. Сравнительно сухая почва гривы заросла густым черничником, к соснам примешивались небольшие елочки, молодые березки, осинки, но деревья были невысоки, и весь этот темный участок леса издали как-то не выделялся среди сосняка болота. Можно было пройти мимо него совсем близко и не предполагать, что рядом скрывается сухая рёлка. Вот я и решил, что никто из охотников не найдет этой гривы и что поселившийся здесь глухариный выводок сохранится.

Мое предположение оправдалось. Ничем не тревожимый глухариный выводок продолжал держаться на одном и том же месте. Прошло недели две, и я, рассчитав, что глухарята достаточно подросли и оперились, отправился на знакомую рёлку. Из дому я вышел около двух часов и, дойдя по берегу речки до замеченного мной места, свернул в сторону и вскоре выбрался на знакомую рёлку. Весь выводок в этот момент собрался на черничнике и поднялся почти из-под самых ног.

Первым же выстрелом я убил молодого петушка-глухаренка и, выбрав удобное сухое местечко, уселся на большую кочку среди черничника, прислонил к дереву ружье и, положив глухаренка себе на колени, стал не спеша снимать с него шкурку. Снять шкурку с птицы для меня пустяки — вся процедура займет самое большее десять минут. Но на этот раз я растянул работу по крайней мере на полчаса. Уж очень хорошо было кругом, спешить было некуда, так как на обратном пути я хотел выйти к озеру и отстоять вечернюю зорю на уток, а до зори было много времени.

Только сделал я разрез на брюшке убитой птицы, как прилетел трехпалый дятел. Прилетел он, видимо, в знакомое место, и не просто ради прогулки, а чтобы добыть насекомых, но, увидев меня, от удивления, если так можно выразиться, рот разинул.

Видит: сидит в его родном лесу какое-то чучело, не шевелится — не то пень, не то что-то живое — ничего понять не может. В одно и то же время страшно и интересно. Сначала садился он на стволы сосен с противоположной стороны и, поднимаясь вверх, заглядывал из-за прикрытия, потом успокоился, осмелел и по дереву лазить стал. Но только своим делом — насекомыми — никак всецело заняться не может. Постучит по стволу длинным клювом, извлечет какую-то личинку и опять на меня уставится, — видимо, его мои глаза смущают. Но наконец дятел закончил свое дело и улетел. Вероятно, на выяснение — пень это или человек — у него не было времени.

И тогда я опять стал снимать шкурку с глухаренка, но не успел закончить начатого. С правой стороны услышал слабый шорох и треск сухой ветки. Из болота на рёлку выбралась косуля, сделала несколько крупных прыжков и остановилась в десяти шагах от меня. Повернувшись в том направлении, откуда прибежала, она прислушалась, шевеля своими большими ушами, и, круто, под прямым углом, изменив первоначальное направление бега, поспешно поскакала от меня вдоль рёлки. Меня косуля не заметила — ведь пока она топталась на одном месте, я не шелохнулся. Безусловно, зверь был чем-то встревожен, и если остановился на мгновение, то лишь для того, чтобы передохнуть на сухой рёлке после быстрого бега по топкому моховому болоту.

Не успел я все это обдумать, как опять услышал неясный шорох и увидел вторую косулю. Как и первая, она появилась с правой стороны, с болота, на минуту остановилась на рёлке, послушала, повернувшись обратно, и, круто изменив направление, поспешно ускакала по следу первой. Одним словом, вторая косуля повторила все движения, проделанные за две минуты перед этим первой косулей.

Наблюдая со стороны, можно было подумать, что обе косули бежали по хорошо проторенной дорожке. Впрочем, звери всегда избирают более удобный путь; поэтому, где пройдет одно животное, обычно пройдет и другое. Даже охотники, и те, бессознательно и не замечая этого, ходят по лесу одними и теми же путями: никому не захочется наклоняться под низкую ветку, когда её сторонкой обойти можно, или лезть через хворост, когда он обязательно треснет под вашей ногой. В результате же получается, что охотники ходят по одной и той же невидимой тропке, пока не поймут этого и сознательно не свернут в сторону.

Исчезла и вторая косуля, а я все сидел на том же месте и старался понять, что испугало животных. По поведению косуль, по движению их нервных ушей, которыми они пытались уловить какие-то звуки, по глазам я видел, что они чем-то сильно испуганы и утомлены быстрым бегом по трудной болотистой местности.

В эту секунду справа от меня вновь зашуршала лесная подстилка. «Неужели опять косуля?» — подумал я, повернувшись по направлению звука. Но на этот раз увидел не косулю, а какого-то странного крупного зверя со светлой окраской меха. Явно преследуя свою добычу, он выскочил из болота на рёлку, в одно мгновение пересек ее поперек в десяти шагах от меня и тотчас исчез в болоте слева от рёлки. Треск сухой ветки и всплеск воды свидетельствовали о его поспешности. Безусловно, зверь пытался догнать косуль, но в спешке сошел со свежего следа.

Часто именно так промахиваются горячие гончие собаки, идя по следу зайца. «Скололся», — говорят в таких случаях охотники, и если гончак скалывается часто — низко расценивают такую собаку. Скололся на моих глазах и зверь, преследуя обеих косуль.

«Но что это за зверь?» — ломал я голову. Он пробежал самое большее в 10–12 шагах от меня, однако он мелькнул среди кочек, поросших черничником, с такой быстротой, что я видел его только одно мгновение. Но тот же зверь прервал мои размышления и рассеял недоумение. Он, как сумасшедший, выскочил опять на рёлку, около меня круто повернул, явно учуяв запах косули, и унесся по следу вдоль по гриве.

«Рысь», — мелькнуло у меня в голове, и на этот раз я увидел ее мощные лапы, кисточки на ушах и короткий хвост с черным концом. «Рысь, рысь», — растерянно шептал я, когда зверь, сделав прыжок, в последний раз мелькнул на рёлке и исчез за деревьями. Затем впереди с хлопаньем поднялась побеспокоенная глухарка, уселась на дерево, и оттуда долго доносилось ее тревожное клохтанье.

«Что же я сидел, как пень? — обрушился я на себя. — В десяти шагах рысь, а я рот разинул». С досады я сжал руки. Но в руках было не мое надежное ружье — им бы я без труда повалил крупную кошку на таком близком расстоянии. В одной руке я сжимал полуснятого глухаренка, а в другой — скальпель. Вот досада — прозевал такого зверя. Это было тем обиднее, что в природе с рысью я сталкивался второй раз за свою жизнь. Сама в руки давалась — и упустил.

«Ну, не беда, наконец, — махнул я рукой. Упустил, и все — ничем не поправишь. Зато я видел своими глазами то, чему трудно бывает верить». Ведь рысь — кошка, а кошки, как вы знаете, или бесшумно подкрадываются к добыче, или поджидают ее, спрятавшись в укромном месте. В этом отношении рысь да и некоторые другие виды кошек отличаются от прочих. Наша рысь — искусный охотник и в состоянии справиться с крупным и сильным животным. Не спеша, деловито выслеживает она свою жертву. Прижимаясь к земле и передвигаясь только в те моменты, когда добыча занята едой, рысь-, как тень, подползает к ней на близкое расстояние. Хороший прыжок — и животное в когтях сильного хищника. Иной раз, взобравшись на дерево и с замечательным терпением сидя над звериной тропой, рысь выжидает, когда по ней пройдет к водопою косуля и даже олень.

Известно также, что рысь иногда нагоняет добычу по следу. Таким образом, наблюдая охоту рыси за косулями, я не сделал никакого открытия. И все-таки должен признаться, что до этого случая, будучи знаком с рысью по литературе, я не предполагал о ее способностях. Ведь в отличие от волка, лисицы и вообще всех собачьих чутье кошек развито относительно слабо. Однако теперь я могу с уверенностью сказать, что у рыси обоняние развито настолько хорошо, что она во время быстрого преследования Добычи может легко ориентироваться горячим следом.

Но почему же, чуя след косули, рысь на этот раз не обнаружила столь близкое присутствие человека? Вероятно, внимание четвероногого охотника в тот момент было поглощёно другим, а я сидел неподвижно. Слабый ветерок, тянувший ко мне, также способствовал этому. Ведь перед этим меня не заметили и косули, хотя и топтались в десяти шагах от того места, где я сидел на кочке.